Среда
19 декабря
Был
декабрь, девятнадцать.
Тот
день я начал с четырёх,
Мороз cкрипел за сорок,
Но
планов изменить не мог.
Много планов и мыслей,
Ни намека, ни иканий,
Что день сей ускользнет с
путей.
Милость всем – Всевышнее благо,
Во благо мира воспоем.
И вот пришло молитвы время,
Но гость нежданный смял покой
И голос их как тяжесть, бремя
Вонзился в сердце силой злой.
– Сюда хозяина зовите!
Хоть неприятно, но мы к вам,
Наш долг таков, вы извините, -
На обыск ордер показал.
И прочитав глазам
не верю:
«Я контра? – дело завели ,–
Зачем же это в сю неделю…»?
Народа чести не учли!!
И жар огнём меня съедал,
Рецепты даже «контрой» стали
И «Йоги» век не устоял.
Высокомерие, надменность,
Чувство силы, высоты,
Вопросов скудность и наивность
Сочились вплоть до наготы.
– Готово. С нами собирайтесь.
– В путь к пингвинам ? – Я спросил.
– Пока нет, не беспокойтесь, –
Следак сквозь зубы процедил.
Несёт нас «газик» спешно к
цели.
Этаж – четыре, вопрос-допрос:
– Вы клевету распространили,
За это будет строгий спрос.
Собралось их тут не на шутку,
На прокуроре прокурор,
А авось и клюнет что на удку,
Ведь будет весче приговор.
– Вы сказали, что в Союзе
Ваш католик ущемлён?
– Да, сказал – во всяком разе,
Где костёл здесь не снесён?
– Почему из-за границы,
Почему самоиздат?
– Потому, что ни крупицы
Здесь,
в Союзе, не достать.
Странно, все равны мы по
закону,
Даже секты издают,
Только мы вот всё с-под полу
Готовим сами атрибут.
На отшибе – Киев, Томск?
Нас хватает и на Лене,
Но мы и впрямь для вас не
впрок.
Омск, Казатин, Могилёв,
Сквозь заслон ваш наши рвутся
Молодые на ксендзов.
– Со времён от Крестоносцев
Вам век за веком славы нет.
– Где же ум законотворцев!?
Нам за них держать ответ?!
Тогда только уж по-правде,
Всех давайте здесь со мной!
Мы не негры в Алабаме,
Голой нас не взять рукой!
Я здесь учуял ложь Иуды,
И тех серебряников горсть,
Торговля шла и пересуды,
Вокруг меня давно велось.
Из уст «дворняжечек – собак»,
Нужна им просто как затычка,
Ей оперирует следак.
Живёт Крылов и ныне в баснях:
«Ты виноват хотя бы тем –
Кипит пена в чьих-то пастях,
Ягнёнок нужен, нужен им».
– Снять часы и крест нагрудный,
Устав
от ныне Ваш иной,
И паёк там тоже скудный
За колючею чертой. –
Над Обью сумерки сгущались,
Снег под шинами скрипел,
Домой люди направлялись,
В КПЗ мой был удел.
И прошёл я шмон-проверку,
И бумажной формы дел.
– Отвести его в пятёрку, –
Так начальник повелел.
Звук проник во
глубь костей,
И раздвоился
мир сей чудный
Стальной гранью сих дверей.
Вот он, новый дом судьбы:
Толкан справа, вода слева,
Справа-слева – нары,
И радиатор обогрева.
Шесть шагов вдоль для тусовки.
Шириною более трёх,
А в окне одни решётки,
Поселили здесь нас двух.
Мы со временем сраслися,
Оно цепко нам в мозгу.
Как забыть я не стремился,
А привыкнуть не могу.
Дано время для движенья,
В пространстве чувство полноты.
Одно здесь чувство –
омертвенья,
Души и сердца пустоты!
Ночей бессонных вереница,
Не идёт ни сон, ни аппетит:
Мысль: авось все прояснится,
Иль –
сколько лет тебе влетит?
Чего же, дух ты мой, в
смятеньи,
Чего трепещешь, сердце, ты?
Забыло словно, в Чьём веленьи
Лежал весь путь до сей черты?
Господь, Господь, Ты дай мне
силы,
Души тревоги удали,
Не только крест, но тень могилы
Как Волю Бога, дух, прими!
Я не хочу ни уз, ни воли,
Я лишь хочу, что хочешь Ты,
Прославься в немощи и боли,
Яви десницу силам тьмы!
Вот она – казны похлёбка,
Я прикоснуться к ней не смог,
Сосед на диво очень ловко
Два пайка – всё превозмог.
Но человек уж так устроен,
Начало трудно, но потом
Всё постепенно, всё освоит,
Стена невзгод пробьется лбом.
КаПеЗе
Виктор был Михайлович
Со мною в КПЗ.
Впечатленье светлое
Оставил о себе.
Историю и нас,
Поэмы и свод Притчей
Цитировал на глаз.
Отбыл, «в законе вор»,
Сейчас случайно, значит,
Опять попал в затор.
И правилам тюрьмы:
«Так держать и в этом,
Не сгибайся ты!»
Дом здесь двухэтажный,
Как выглядит извне,
На самом деле дважды
Погружен он в земле.
Здесь был «рабочий дом»,
Дед его из незнатных
Расстреливали ночью.
Но здесь был слышен Звук,
Сколько эти стены
Видели здесь мук!
Затем остался сам,
Как жутко жить без вести,
Как паства моя там?
Сам начальник входит к нам:
– Здравствуйте! К нам жалоб нету? –
А мы ко
стенке и по швам!
Наряд новый шмон
устроит –
Распорядок строгий дня,
Так что-либо скрыть не скроешь,
Затем пеняй сам на себя.
В КПЗ в обед два блюда,
Утро, вечер – кипяток,
На двоих – чернушки булка,
Грамм четыреста – паёк.
Я встречал так Рождество:
Совершил в кусочке хлеба
Устно жертву в торжество.
25
декабря
На допрос зовёт следак
Вас сегодня с днём рожденья,
С праздником, коли уж так.
– Вот Вам сдобный узелок, –
И теплом меня обдало,
Видя скромненький кулёк.
Правило не разрешило –
Мертвы все буквы как одна.
Следак
начальнику представил:
– Разрешите ему съесть!
Палец в правило уставил,
– Все запреты только здесь.
Хоть не съел, но сладко стало
О тех на воле там извне,
С признаньем сердце клокотало
Тем, кто вспомнил обо мне.
До
хаты.
Я здесь пробыл девять дней
И вот: «На выход, быстро-скоро!
В накопитель, быстрей-быстрей»!
Казалось
если без причины,
Кто сногсшибающе загнёт?
Но мент по
– скотски, и в мундире:
– Ты сучья морда
… тебя в рот!
Накопитель мне напомнил
Конюшню детства, где я пас:
Стойло слева, стойло справа
Средняя часть – тусовок час.
Как маятник «туда – сюда»,
А по углам чифирят люди
Другие палию блюдят.
Безмолвно стадо баранов,
Лишь скрип дверей в «волшебном
храме»
Взметает на ноги овнов.
Идёт отправка нас в СИЗО:
Воронок – квадрат в шесть
метров,
Немного – мало нас вошло:
Всего лишь сорок серых ЗэКов.
Хоть набито, друг на друге,
Но смех и шутки на все сто,
Как затянули все по штуке,
Так стало горько и тошно.
Гараж закрыли-заперли,
– Выгружайся, – голос хриплый,
Нас подгоняют конвои.
Нас пересчитывают дважды,
Загоняют в щель-проход,
Везде звучит столь тон здесь
важный,
Пастух словно
гонит скот.
Ты преступник – вот и всё,
Назад руки, молча глянешь,
Жди безмолвно свой черёд.
На регистрацию скорей-ка,
Моя фамилия – я влёт:
Имя, отчество, статейка –
Уста строчат, как пулемёт.
Капитан с улыбкой смотрит:
– За брата вашего взялись,
За сей год
идёшь четвёртый
На ратный труд,
крепись-бодрись,
Стоишь понуро, снявши шапку:
«Стойку Зэка не забудь»!
И опять по два в шеренгу
Нас на мойку поведут.
Туннелем длинным под землёю,
Словно древний лабиринт,
Нас ведут, чтоб смыть водою
Грехов особый колорит.
В карантин затем ведут нас,
Отстояться мы должны,
Дробилка узника судьбы.
В шесть утра шум, баланда,
Отпечатки и рентген,
То на фото вдруг команда –
И прошёл в тусовке
день.
Лабиринтом в баню вновь,
Небольшие конъюнктуры,
А потом и в хату-дом.
Моя хата три-четыре,
Запускает старшина:
–
Привет, здорово вам, мужчины, –
И
отвечает нам братва.
Мужиков было здесь тридцать
На восемнадцати квадрат,
Повезло мне здесь прижиться,
О чём узнал хозяин хат.
Переселили в один девять,
Нас было шестеро всего,
Надолго врезались в память
Епанешник Гена и Тимко.
Сидит Гена раз четвёртый,
А Тимко тут ветеран,
Он десятый раз судимый,
Тридцать пять тюрьме отдал.
Гена тряпочник на редкость,
И садист и самодур,
Интриган Тимошка Федя
Ведал ханку с процедур.
Проглотил бы всё и сразу
Насмешки днями напролёт,
Жертвой сам своему вкусу
Набивал он свой живот.
Один-девять
Моя квартира, новый дом
Всего в два метра шириною
В железо кован и бетон
Одет и в шубу он блатную.
Шконки
три и «телевизор»,
СИЗО
Мира два и две державы
Совсем несхожи по себе,
Закон здесь джунглей, волчьи нравы,
Что и не снилося тебе.
Есть в СИЗО «ансамбль
Веселеньких ребят»
Нажмут на кнопку только –
И смех в плач превратят
Волшебные дубинки,
Комбатовский сапог,
Испишут ваши спинки
От темени до ног.
Не защищай костей,
Чтоб не
было попозже
Запасных
частей.
Ваня
ткнул её в жетон
Ещё
часик – Ваню взяли,
А мы
лишь вспомнили потом
Но одна ещё у Феди –
В строгой тайне где-то там
И сказал: – А ну их к фене,
Сей последней не отдам.–
За пять минут всех до отбоя:
– На коридор! и к стенке
съесть, –
Сильных лба,
стояло двое
Готовых как овечек съесть.
–
Иголку здесь, до трёх считаю
На
затылок руке все, –
И зашли
в шеренгу с краю,
К
центру, простенько ко мне.
Правой,
левой ребят в шею,
А
носками нам – в бока,
Печень,
почки прикрываю
Подымаюсь, уверяю:
– Поверь, начальник, она в том,
Тут комбинация удара –
Поехал юзом, лёг пластом.
Сапог в печень угодил :
– Ох! ах! ой! – из уст летело
Дрожа, иголку возвратил.
– Встать и в камеру валяйте,–
А Федя перхал
до утра,
Ойкал, охал, кровью харкал,
Проклинал он сам себя.
Он на корточках стонал…
Медленно
вернулись силы –
Нас
поносить он продолжал.
Он нас
выручил немало,
А
закончилось бы тем,
Во всех
бы чего-то не хватало
Временами, был Федот нам
Непреложной доброты,
И приветлив и весёлый,
Даже щедр
до тошноты.
Нам историю поведал
Зэковских былых времён:
Норму дай – получишь хлеба!
Как лес валил
голоден он.
Как залезал в карман иль хату,
Как обыгрывал он в карты,
Как балдели
в хмель и ханку,
Как манил всех на приманку.
Королём он жил в неволе,
Чудо-карты, карты – всё,
Как живём их
хоронили,
Но смерть не трогала его.
На воле пробыл дней за сто,
Сей раз поймали: сто восьмая –
Восемь вновь здесь ждёт его
Обитель милая-родная.
На зуб Федоту я попал,
Что рубашку дал другому,
Епанешник помогал
Обзывать, скалить в подмогу.
До двух месяцев с тех пор,
Когда изрядно надоело,
Устроили со мной рабор,
Моя теплушка примирила.
Я выложил как всё должно,
– Простите, мужики, добавил,
У них и сердце замерло:
– Как мог терпеть ты ? – Федя вставил.
Мы за дурачка тебя считали,
Ох ты
хитёр, хитёр на сто,
Впрямь – и нервы с чистой
стали!
Сразу взялись за другого,
Здесь Серёжка в плане дня
Стал игрушкой нрава злого.
Серёжа бедненький Смирнов.
Сколько принял ты пинков?
В костях твоих все отзывались.
Другого стал
месить ногами,
Я рядом здесь вблизи сидел
И больно щерился глазами.
– Не бей, браток,
тебя молю!
И вдруг мне в лоб как с силой вмажет,
Я растянулся на полу…
– Ты тоже мразь,
– вдобавок скажет.
Проходят дни… недели… месяц,
Мертвеет сердце и душа,
Чужая боль щемит всё меньше,
Грубеешь сам в пучине зла.
* *
* * *
* * *
* * *
Здесь мудрец, глупец-зевака,
Есть король, стукач
и чёрный,
Свои рабы, своя собака.
Фашист, палач – привычно дело,
«Чёрный» – игрушечка для них,
Что-то против
– сразу в рыло,
Иль просто в радость для своих.
Здесь и жадность без предела,
И торговля, магеран,
Любая тряпка им для дела,
Обмен, махли и обман.
Всё за чифер, всё за ханку,
Всё пройдёт через мундир,
И пароль есть на приманку,
Сюда войдёт и конвоир.
Жалость ,
совесть – одни сказки,
Ни морали, ни стыда,
Только сила – слова вязки,
Наглость здесь всегда права.
Что ни туды и ни сюды.
Как обширный наркоман,
На свободе не услышишь
Грязи сплетение в аркан.
Им до лампы то и сё…
Нас послушать – не упустят:
– Суеверие живо. –
Сколько, что кому впадёт.
В вариациях надёжда,
Хочешь знать судьбы исход.
Ругань, бред – вот тьмы победа,
Ништяк,
ништена им вторит,
Мужеложство в
кромок хлеба
В адских формах здесь царит.
Даже мент страсть утолит,
Всё, конечно, тайно – нечто,
Чтобы шум не вострубить.
В стране ада и злобы.
С клетки в клетку тебя гонят.
Кричат: – Сам пришел сюды! –
Есть оставшиеся люди,
Мало – больно до костей
С кем язык наш общий будет ?
Следчий – парень наш проворный,
Навешать сможет хоть чего.
– Возьми,– молвит, – и чайку
Сколь хочешь, я пришлю,
Вари, дели всем чиферку,
А дело спишется к нулю.
Учуют, – горе все разделят,
Но кайфа
сладость хананит
Словно брешь в душе заделать.
*** ***
И были дни благословенней,
Писанье им я раскрывал,
Жизнь святых по их веленью
В небесных красках рисовал.
– Ещё молитву напиши! –
И писал молитву вору
То катехизис изложил.
…
… ….
И перед совестью своей
Мне не ловко «отвертеться»,
Не испив
сей чаши всей.
И я мог бы здесь остаться,
Капелла здесь же может быть,
Для уголовных подвизаться
Для них небо приоткрыть.
У нас в СИЗО свое есть время
И распорядок строгий дня:
В шесть ноль-ноль дубачка Женя
Разбудит сама с полусна.
ЗЭК баланду тут подкатит,
Глаз к кормушке устремлён,
Пошёл косак и кто-то лает
Жидкий суп пли сгущён.
– Подгони чуть-чуть побольше, –
Другой молвит исподтишка,
– Я тебе носки попозже
Иль в закрутку табачка. –
Медсестра для формы глянет:
– Кто больной – иди сюда –
Таблетку белую протянет,
От всех бед она одна.
Затем в одиннадцать прогулка,
За коридором, коридор,
Бетонный боксик
– вот так штука:
Дверь надёжно под затвор.
Под тобой и над тобой
Сверху сетка из
метала
Неба синь над головой.
Под взором пристальным мента,
И стряхнув решёток бремя,
Освежись, моя душа!
Клочок белых облаков,
Парит в небе вольно птица –
Не мешай им, тень оков!
Звёздной бездны, облаков
Как не хватает просто тени
Спящих тополей, стволов.
Я с удивлением гляжу:
Ведь среди вольных они ходят
И с соседями живут?…
«Дубаки», – не зря зовут.
Стегануть так некто жаждет
Конфетку словно им лизнуть.
Тон у них-то «величавый»
И ответят-то остро,
Ведь «гражданин начальник»
звали,
На воле им цена - ни в что.
Минут двадцать, - хватит, в
хату!
А здесь не гаснет лампа, нет;
Нет пощады киловатту,
Озаряет щедрый свет!
Шмоны, шмоны
как начнут,
Всё стряхнут и перероют
Всё что «лишнее» отметут.
Нитки, ручки, стерженёк
С хлеба скатанные чётки
Иль что-либо невдовмёк.
После или до обеда
На допрос нас поведут,
Вопросы требуют ответа,
Что сегодня зададут?
В семь часов баланда – ужин,
В десять ровно нам – отбой,
Отдых – час от дела –
дюжин,
Заработанный тобой.
Завод сей чужой судьбы,
Только вши и клоп проворный
Не знают устали, беды.
И сколько нас на всю тюрьму,
Крови пьют до пяти литров –
Плачет просто напролёт.
– Нет врача, – мент отвечает.
– Хотя б таблеточку одну, –
Больной ноет, умоляет…
Один ответ звучит ему.
Раз в десять дней дают и книги,
Что списаны давным-давно.
Духовна пища для обеда,
Запить
газетой нам дано.
Тот рисует, тот поет,
В домино весь день колотит,
Кто с ниток крестики плетёт.
Карандашик только можно,
Рукоделию – запрет,
В том и сладость непреложна ,
Послушания в том нет.
Носки нейлоновы распустят
Вот вам нитки всех цветов,
Ручки-чудо вам
накрутят
И повально всем – крестов.
Двум следкам всё поручили:
Вопросы вскользь-то вперехлест,
«Дело сложно» – перешили
И подсудимый-то не прост.
Два следка…
что это значит?
Неужто лишних в переборе,
Уловить бы во
их взгляде,
Что с моими
там на воле?
Два, но разных по натуре,
Один горд, другой простой,
Первый твёрже, раб казённый
С иронической чертой.
Три месяца меня мурыжат,
– Здравствуй,– первый не сказал,
Но второй опережает,
Пред ним я часто опоздал.
Генам значит подошёл,
Первый спорить собирался,
Я на
после перевёл.
Фемида
Весы в руках, вершитель Правды,
Только тот был прав всегда,
Чьей ты слушалась команды.
Коль честь твою
я уронил,
Чтобы наш, сей день победы
И меня в темнице посетил.
На суд
Но мысль не представила дня,
Что время, судьбы повелитель,
Туда же ведёт и меня.
Тех, кто в заградке сидел,
Но завтра другие с укором
Мой же рассудят удел.
Бессонная ночь и волненье
Неведом
исход предстоит,
Куда
дальше путь мой лежит?
В карантине забито за сорок,
Свободного места стать нет,
За сутки – такой здесь порядок
К суду готовится ЗЭК.
Дано во сне было сверх
Сегодня одиннадцать – Страстный Четверг.
Вот коридор и паства ждёт.
– Gelobts! и
Слава Иисусу, –
Склонив голову, я честь отдал.
Ограждён я отовсюду,
Под пистолетами шагал.
Дважды пять – скамья солдат,
Суд закрыт, такая их воля
И отложить до майских дат.
И опять я в той же хате,
Пасху праздновал славян,
Читал, писал и день в закате
Свой отпечаток оставлял.
Хлеб
Месяц первый оставался,
Теперь – мало, я гляжу;
Ещё б от «пол» не отказался,
Ем и есть я вновь хочу.
Рацион всегда делил,
Не ронял бы даже доли,
А хлеб бы
с золотом сравнил.
Божий дар неценен нам,
Всё святое и нам бесспорно
Тоже где то…
где-то там.
Не достроен Вифлеем
К рождеству макет я строил,
Свод в пещеру завершил,
Небесный свод склонил устои
Навис в мечте, повис-застыл.
Здесь ночной пейзаж и стадо,
Хвост кометы им подстил,
И поток утолить жажду,
И луна среди светил.
Там костёрчик мы устроим,
Тепла очаг для пастухов,
Отсюда свет и мы усвоим
Для застывших чувств основ.
Но звезда от нас отстала,
Как волхвам на полпути,
Мир душевный всем отняла,
Куда же, овцы, вам идти?
Вифлеем наочно был,
Но атеизм – дракон коварный –
Ваш покой не пощадил!
Весна
Посветлели стёкла окон,
Послабел мороз в злобе,
Чаще луч заглянет в щели,
Весна теснится и к тебе.
Выбивают капли счёты,
Устремляются к земле –
У неё свои заботы,
Как внутри, так и извне.
Свежий вздох перехватить,
На солнце нежиться милее,
Чем в мрачной камере сидеть.
Плавать только на челне,
И свобода, и неволя
Оживают по весне.
Циркулируют извне.
Вдруг пурга страданий валом
В радость сменится вполне.
Решёток множества число,
Но никто уж не забудет,
Если мимо глаз прошло.
Числа 24 мая я написал начальнику тюрьмы заявление
следующего содержания.
Согласно Советскому
законодательству по религиозным культурам, заключённому гарантируется право на удовлетворения своих религиозных нужд, в частности, он имеет
право на исповедь. В соответствии с вышеуказанным, прошу разрешить мне
удовлетворить мою нужду, и для выслушивания моей исповеди сообщить
православному священнику Пивоварову Борису из Никольского собора г.Новосибирска. Прошу не отказать в моих духовных нуждах. (ответа не было)
Новосибирск
Новосибирск – столица ты
Сибири,
Исполин восточных городов,
Открываешь вдаль свои ты двери,
Путь навстречу солнцу скорых
поездов
Тебя Обь седая – труженик-река;
На лице твоём оставлена войною,
Неизгладима временем черта.
Вознёсся высью ты орлиной,
Раздвинув глубь и ширь Оби,
В волнах сё напев старинный,
А в бликах их ОбГЭС огни.
Тополь урожаем балует в июле,
Серебристо-белым стелет
полотном,
Всем гостям хватило б в полном изобилии,
А главное вспомнить будет им о
чём.
Ты родина великих,
легендарных,
Не исчесть твой подвиг ратных
лет,
Умножают славу судьбы знатных
И тебе подобных
здесь, в Сибири нет.
И с грустью провожал твои я
корабли,
И боль разделил вдовы той
с пьедестала,
Где в памяти вечной спят
сибиряки.
Без запинки время в путь свой
спешил,
Но на всяком месте и по всем
дорогам
Я в утренней молитве тебя
благословил.
В труде, в раздумье и грузе
забот
Пусть распишет небо белою
чертою
Над тобой плывущий мирно
самолёт.
Приговор
Вознесение Христа,
В пятый день всё завершится,
Что предписала мне судьба.
Вошед, на коленях молят ко мне:
Благословите
сестёр, Отец, ваших
Засвидетельствовать
правду в суде.
Вид необычный для ней
– Не цирк вам, не церковь, – она
говорила,
– Видите себя по скромней!
Ложных свидетелей шесть,
Сложнее им было с Алинкой,
Переделать донос её весь,
Снабдив
его свежей новинкой.
Немало пришлось потрудиться,
Премудрость мозга ЭВМ,
Чтоб ложь глаголать вместо
правды,
Верить ей, а нам зачем?
Вместо правды ложь рыгнул,
В друзья Ииуду переудил,
К серебру он страсть учул.
«Встань в борьбе все против
мрака» –
Хотя мраком сам покрыт,
Мораль безбожника, отзнака –
Ложью
он единой сыт.
Встали все, запнув дыханье,
Суд идёт, замри, конвой!
Тревоги нет, но ожиданье –
В чём расписались надо мной?
Судья читает преступленье,
Года подсчитывает мне,
Я подсчитал – их было восемь,
На жизнь хватало их вполне.
«Виновен»
– наш не в комсомоле,
«Виновен» – службу затянул,
«Виновен» – дети были в церкви,
А атеизм им не толкнул.
– Позвольте мне статью увидеть,
Что пред комсомолом виноват?
И суд высокий не ответил,
Почему щемились мы в правах.
Добавить бы ко всем упрёкам,
Что храм хотел я развалить,
Вы вернулись бы к истокам,
И по-римски осудить.
Минимум мне присудил,
Гуманно ведь в три года срока
Работ физических дарил.
Судьба ксендза-католика.
В
тридцатых здесь беда случилась –
Бесследно съели Юркиса.
На десять лет был дан намёк,
И собирали, не уставая,
Тщательно всё в свой мешок.
И кое-что, чтоб наверстать
Мне предложили: «Вы
раскайтесь»,
И через «Правду» передать.
Даже срок скостить
смогу я,
Тем себе я помогу
И других от сей решётки
Надёжно всех предупрежу.
Камера 78
Было здесь ЗЭКов за тридцать,
Больше их ждало суда.
– Ты старый, ведь не убийца?
Будешь нам вместо отца.
«Святым отцом» для них стал я
С блатными в
семью я вошёл,
Здесь книги читал безустанно,
До восьми десятков дошёл.
Одним молитвы писал я
Других от драки умолял,
Молился, на суд провожая,
С ними псалмы распевал.
Ни словом
не тронет никто,
Так дни и недели бежали,
И лето мгновенно сошло.
Всё лето почти пролежал,
Мест свободных не было
Где мог бы
хотя постоять.
Лето
Свобода – метров шестьдесят,
Осина телится вся пухом
Друг с другом листья говорят.
По земле свои лучи,
Месяц звёзды провожает
В млечный путь среди ночи.
Свобода жизни всем дороже,
Даже волк, попав в петлю –
Пережуёт он лапу позже,
Но вольной видит смерть свою.
Камера 120
Этаж отныне третий будет,
Все в полном сборе, как и там,
Но здесь темней и жарче, хуже,
Царство здесь одно клопам.
Только небо, в щель в зените,
Сможешь видеть – вот и всё,
Нам с клопами не ужиться,
Им и вшам – мы как жильё.
Здесь и новые клиенты
Начальник СУ и бригадир,
Директор фабрики, студенты
И десяток дезертир.
– На всякий случай помолись
И освяти вот…– подходили, –
Иль хоть рукой здесь
прикоснись. –
День наш так всегда кончался:
Рассказом повестей, роман,
То история фантастов,
Агата Кристи иль Дюма.
К моим овцам
Прости меня, паства,
за слёзы,
За горечь, печали,
труды,
За кошмарно-бессонные
ночи,
За безводно-иссохшие
пруды.
На пажити тучны
водил,
Уча терпению, сам же
Далеко таковым я не
был.
О любви той Отца
бесконечной,
Сам же я ей не пылал.
Глас еле слышен на
улице был,
Я же, характером
скудный,
Вам благость Его не
открыл.
Ежедневно молю за
вас Бога,
Да хранит от волков
и беды,
Да подаст вам
пастыря снова,
Душевно прозрачней
воды.
Не ждите меня из
тюрьмы,
И пастыря иметь вы
должны.
Ни дня, ни минуты –
нельзя,
Зрелость в Христе проявите,
Два года мы были не
зря!
Для славы Христа и
для вас,
Но будьте едины
душою,
Молю-умоляю я вас!
Оставьте же страх и
унынье,
С вами Христос –
ободрись,
Бог с вами, и не
быть волненью
Для славы Его
подкрепись!
За память, молитву,
любовь,
После Голгофы Пасха
настанет,
Воскресеньем и мы к
радости вновь!
Судьба
Ты не стала играть
со мной в прятки,
Иногда неумолимой
была,
Твой почерк –
внезапные схватки,
Как экзамен на
зрелость вела.
И оставить в ночной
меня мгле,
Где мрак и кошмар не
давал шелохнуться,
Сил не хватало, а ты
в стороне.
В железном твоём
кулаке,
То стонам души ты
внимаешь
Теплом в материнской
руке.
Нет, не роняю я
слёзы,
Как раздавленное
горем дитя,
Мои ты лелеяла
грёзы,
Как матерь младенца
любя.
Кланяюсь тебе за дар
веры,
Так чудно тернистой
тропой,
За все испытанья –
пределы,
Что начертал нам
Спаситель родной.
По вершинам науки
вела,
Озарив немерцающим
светом,
Драгоценный подарок
дала.
Ярко сиять над
землёй,
И слёзы, обиды ты
мной собирала,
Чтоб страна не
шипела змеёй!
И Сибири расплавила лёд,
И солнцем ты юга
согрела,
И приковала оковами
– вот.
В застенках тюремной
казны,
За труд ты даришь
мне розы,
Хоть больно и ранят
шипы.
Временами больно и
обидно,
Мудростью обделила
меня,
Но так часто было
ощутимо,
Как в другом была ты щедра.
Если б вновь
выбирать стал судьбу,
С тобой заключил бы
пари я,
Другой мне не надо,
другой не найду,
Идти по пути, как
Иосиф-Мария.
*** ***
*** ***
Слава тебе, Боже,
За Сибирь, морозы,
Слава за кресты,
Стенания и слёзы,
Дай ты мне лишь силы
Тебя славить, Боже!
Среди злых и добрых,
В летний зной и
стужу,
В здравии, болезнях
Влей Свой Дух мне в душу!
Слава тебе, Боже,
За печаль святую,
За улыбку взгляда,
За судьбину злую,
Когда мне поётся,
Когда боль сжимает,
Впрок удача льется
Или исчезает,
Когда добрым словом
Меня вспоминают
Иль забудут вовсе,
Иль с грязью смешают!
На патену жертвы
Это возложу я –
Слава тебе, Боже!
Амен. Аллелуйя !
Конец сентября